Папоротник для Машеньки

Сказка написана на конкурс halina, посвященный летнему солнцестоянию. Дополняет сборник “Цветы”

Жарким летним днем Машенька сиделана крыльце своего дачного домика в деревне и махала тоненькими ножками в новых туфельках, подаренных ей братом. На ней было новое платьице, новые сережки и вообще всё новое, даже то, что сразу не видно. Потому что приближалась праздничная ночь. В деревню приехали городские парни из Чарославля. Местным девицам предстояло прыгать с ними через костер, пускать венки по воде и лить воск в большой бабушкин закопченный тазик, надеясь увидеть суженого.
Вообще, если честно, Машенька не верила в такие предсказания. Во-первых, все знают, почему венки плывут к тому, а не к иному берегу – все это проказы русалок да Ваньки-барда. Во-вторых, русый парень, которого она год назад углядела темной зимней ночью в зеркале со свечой, ей совсем не понравился, тем более что она сразу его узнала – а суженого надо долго выискивать, прежде встретишь того самого, обещанного. В общем, верила Машенька только в поцелуи под омелой: мол, если поцелуешься под омелой с возлюбленным в день солнцестояния, он будет твоим до скончания дней, навсегда-навсегда, даже в других жизнях. Но как назло в округе деревни омела не водилась, говорят, только у Святича, местного ведуна, она пустила корни в дубовые сваи крыши.
Сразу за забором Машенькиного дома начиналась дорога. Дорога вела через лес да к речке. А самое интересное в жизни случается именно на дорогах, ведущих от воды, через лес, прямо к порогу твоего дома. Поэтому Машенька все смотрела и смотрела на дорогу. И настроение у неё было замечательное – одним словом “праздничное”, с радостным предчувствием чуда и какого-то особого волшебства. И вот, как на заказ, на фоне леса нарисовалась малюсенькая точка, которую, конечно, разглядели Машенькины светло-голубые глаза. Точка приближалась и, судя по всему, была путником, идущим прямо к деревне.
Чем ближе был маленький человечек, тем интереснее становилось Машеньке. Она уже могла разглядеть крохотные ножки в темных брюках и струи черных волос, спадающих на плечи. Она задумчиво взглянула на свой золотистый локон и тяжко вздохнула: Машенька всегда мечтала быть брюнеткой, но была, как вы могли бы уже догадаться, блондинкой. Зато именно поэтому красные туфельки и белое с алыми маками платье не смотрелись на ней вульгарно. Выглядела она скорее невинно, как эти самые маки в ржаном поле. Согласитесь, на брюнетке все это выглядело бы словно поле маковой соломки в киргизских степях.
Когда таинственный путник вошел в деревню, его уже можно было разглядеть во всей красе. Кожаные брюки и ремень с тяжёлой пряжкой – рогатым черепом, черная шелковая рубашка по фигуре, идущая от пояса ало-рыжим пламенем. Воротник, распущенный тремя верхними не застегнутыми пуговицами, ложился безупречными треугольниками на широкие плечи. А на шее – золотая пятиконечная звезда двумя хвостами уцепилась за желтую цепочку. Легкая небритость и рост чуть выше Машеньки ничуть не портили первозданной красоты и животного обаяния незнакомца. Звезда утопала в кудряшках темной поросли, которая, как можно было бы догадаться, непременно должна была покрывать всю его грудь. Представив такое зрелище, Машенька смутилась, покраснела и опустила взор … на шикарные ботинки на платформе.
– Эй! Чего, хозяйка, тормозим? – нарушил неловкое молчание путник. – Может, воды вынесешь напиться?
– Ээээ… – выдохнула Машенька. – А…? – ей аж дыхание перехватило от великолепия нежданного гостя.
– Мемо. Меня зовут Мемо. Попить принеси, а?
– Как капитана у Стивенсона? – поинтересовалась Машенька. Как и любой девушке с такими прекрасными волосами и длинными ресницами, ей очень хотелось продемонстрировать заезжему красавцу свою начитанность и богатый внутренний мир.
– Немо
– ЭЭЭЭЭ… А…?
– Капитана звали Немо. И у Жуля Верна, а не у Стивенсона.
– Ага, – бросила Машенька и убежала в дом. Через пару секунд она показалась на пороге с поправленным блеском на губах, геометрически совершенно уложенными локонами и кувшином кваса.
– Квас, – сказала она, протягивая кувшин Мемо.
– Домашний?
– Не-а. Братеевский.
– Эээээ… Ааааааа! – выдавил незнакомец между глубокими глотками кваса.- Устал я с дороги, не пригласишь ли в дом войти?
Машенька явно смутилась. Брат с друзьями ушёл дрова к кострам ночным готовить. Больше никого в домике их из мужчин и не бывало. А Машенька точно знала, что вот так вот пускать в дом незнакомцев со странными именами в отсутствии надежного и проверенного представителя сильного пола домой нельзя.
– Да не теряйся ты так. Так и скажи – не принято. И я дальше пойду. Вон, соседка твоя, Настёна, меня на раз пустит.
Машенька живо себе представила смуглянку-брюнетку Настёну. Ох! И тонкую её талию, и округлые формы пониже талии да пониже ключиц. Все шоколадно-бронзовое. И волны черных волос, спадающие до лопаток, ровно того цвета, что у Мемо. Сразу стало ей тоскливо-претоскливо.
– Хм. Да кого сегодня волнуют условности?
Она легко взбежала по скрипучей лесенке и открыла дверь, приглашая Мемо войти. Тот усмехнулся какой-то своей таинственной мысли и вошёл в дом.
Мемо окинул цепким взором непритязательную дачную гостиную-столовую и сразу уселся на угловой диванчик. Расправил длинными и тонкими пальцами белую скатерть на столе и уставился на Машеньку.
– Ну. Расскажи, что тут у вас?
– Деревня, – прокашлявшись, неуверенно ответила девушка.
– Прямо таки деревня? Это в часе-то пути от Чарославля? Так, дачки небось простые?
– Нет, ну что вы, Мемо, – заверила Машенька, – самая настоящая деревня. У нас и ведун есть местный, и ковен четыре раза в год собирается в роще.
– Хм… друид, говоришь? – Машеньке на мгновение показалось, что Мемо поежился, будто бы от внезапного сквозняка. Она даже форточку захлопнула над плитой.
– Да! Друид. Да только он уехал на какое-то их друидское собрание. Праздник же великий.
– Великий, говоришь праздник. А знаешь ли ты, чем он велик? – уверенность явно вернулась к Мемо.
Машенька смутилась. Ей вовсе не хотелось, чтобы такой замечательный человек заметил её невежественность в религиозных вопросах, особенно, когда она так опростоволосилась с литературными познаниями.
– Ну, как же – молодежь вся через костры прыгает. И я пойду. А ещё – мы венки плетем и по реке вниз пускаем, ими русалки играют и относят суженым. И клады, говорят, в эту ночь открываются тому, кто секрет знает.
– Пфффф… – фыркнул Мемо.
– А хотите ещё квасу? – решила загладить свою вину Машенька. Она почему-то сразу почувствовала себя очень никчемной и виноватой.
– Ну, давай свой суррогат, – буркнул Мемо. Он казался очень опечаленным. Но одновременно не переставал улыбаться каким-то своим мечтаниям. Знатно отхлебнув из кружки, Мемо продолжил:
– Это Ночь Цветения Папоротника.
Машенька, конечно, хотела сказать, что папоротник не цветет – семейство не то. Но что-то у неё сегодня не выходило со школьными познаниями, поэтому она решила не позориться.
– Раз в году он зацветает золотисто-зелеными цветами. Раз в год. Но в эту ночь он зацветёт ярко-красным кровавым цветом, именно поэтому ваш друид и уехал на, как ты выразилась, “их друидское собрание”.
– А что такого в цветущем папоротнике, что он делает праздник великим? – удивилась Машенька.
– Ооооо, – протянул Мемо и смерил её взглядом, в котором читалось “И зачем я беседую с этим ничтожеством?!”.
– Неужели ты никогда не видела папоротникового цвета?
– Не-а, – призналась с сожалением Машенька. Теперь она чувствовала себя полной дурой. Не придавало уверенности даже разглаживание складок на ярко-алых маках новенького платьица.
– Тогда ты непременно должна это увидеть!
– А ты мне покажешь? – искренне попросила Машенька. Этот самый папоротниковый цвет теперь казался ей самым важным в жизни и без него – ну просто никуда.
– Конечно. Ты приходи к полуночи под Колдовской Вяз.
– Ой! Да что вы такое говорите? Туда же никак нельзя. Одной. Да ещё и в полночь.
“А как же хороводы, костры и венки? А как же поцелуи под омелой?”, – явственно читалось на её лице.
– Ну не хочешь, как хочешь, – бросил Мемо, поднимаясь из-за стола и поправляя рогатую пряжку. – А, вообще, в Ночь Цветения Папоротника всё возможно. И не действуют запреты: ни человеческие, ни божественные, ни стихийные. – Улыбка уже не сходила с его лица. Перед тем, как выйти из дома, он глянул на свое отражение в зеркале. Уложил иссиня-черные брови одним движением большого пальца. А, закрывая калитку, послал Машеньке воздушный поцелуй, будто бы случайно обронил. Сердце её дрогнуло. Что-то застучало в висках. И отчего-то совершенно точно она знала, что в полночь покинет своих подружек и понесётся со всех ног к Колдовскому Вязу. А слава у Колдовского Вяза дурная. И говорят, будто бы черти на нём ночами играют в карты, пьют пиво да балагурят. Только вот удаляющаяся фигурка Мемо не давала ей покоя. Мерное покачивание бедрами и переливающиеся под шелком рубахи мышцы. Колдовской Вяз в полночь по сравнению с этим великолепием казался такой ничтожной преградой.
***
Мурашки бегали по Машенькиной коже. Ветер задувал с речки, а листочки Колдовского Вяза таинственно о чем-то своем перешептывались.
Вот уже венки девичьи проплыли мимо неё в страну девичьих грез о суженых, тех, что специально каждой девицы дожидаются. “Может, уйти, сбежать?” – думалось ей. Ведь если кто-нибудь узнает, ей уже никогда не повстречать суженого-ряженого. Может и не самого волшебного в мире принца, но своего, того, что обещан ей Светлыми Богами. А может и встретится и придёт, но увидит её такой, какая она сейчас, развернётся и уйдёт.
Но тут Машенька вспомнила языки пламени на черном шелке, темные глаза, прямо заглядывающие в душу из-под сплошной дуги бровей, и все страхи в единое мгновение улетучились.
Машенька оперлась спиной о шершавую кору вяза. Конечно, обидно было испачкать белое платьице, серым лишайником. Но уж очень устала она за этот хлопотный день. Так и стояла, слушала далекие песни. Вглядывалась в лес. Колдовской Вяз был похож на огромного старика-богатыря. С ним было спокойно. И он вовсе не казался таким страшным, как в историях про это место. Песни, доносившиеся до вяза течением речки и свежим ветерком, стихли нескоро. И ещё чуть времени прошло, прежде чем Машенька заметила в лесу мелькающие огоньки. Зеленые с золотом светлячки плясали среди стволов деревьев, завораживали и манили к себе.
“Ведь ничего страшного не случится, если я пойду и взгляну на танец светлячков хотя бы одним глазком. А Мемо и подождать может”, – подумала Машенька и тихонько пошла к лесу.
В воздухе, действительно, танцевала целая армия светлячков. Целые легионы. Они садились на лапы папоротников, превращаясь в затейливые бутоны: то светящийся мак, то горящий пион. Светляки ползали по стволам кедров и оплетали кедровые шишки, превращая их в изысканные розы. Некоторые жучки даже касались кожи Машеньки и, почувствовав лакомое тепло человеческого тела, щекотали её руки, пока она наблюдала таинственные арабские узоры из их крылышек. Они щекотали её шею. Щекотали затылок под золотыми волосами. Щекотали очаровательную ямку чуть пониже девичьей шейки. Скользили под платье и щекотали груди, отчего те делались упругими. Щекотали голени, ласково снимая ожоги от крапивы. Они щекотали её коленки, что гудели от напряжения и дневной усталости. Они щекотали её бёдра, поднимаясь всё выше.
– Бу! – услышала Машенька и вздрогнула. Она обернулась, и её волосы хлестнули по лицу Мемо, незаметно подошедшего к ней со спины. – Фуф, – выдохнул он, смахнув волосок со своих губ и, приобняв Машеньку за талию, встал к ней лицом.
Машенькины барабанчики в висках зашлись бешеным ритмом, у неё даже в глазах потемнело. “Фуф”, – выдохнул она.
Мемо окинул Машеньку оценивающим взглядом. Движущиеся узоры светлячков подсвечивали призрачными красками белую ткань платья и контрастировали с алыми маками. Огоньки светляков отражались в глазах – и глаза Машенькины горели золотом на синеве. Туфельки Машенькины тонули в темном и прохладном мху – словно клюковка среди зеленых листочков. И словно травинки, с туфелек подымались светляковые дорожки по стройным ножкам вверх. Образуя то браслеты, то подвязки, то пояс с кружевными чулочками из дорогого магазина.
– Почему ты не дождалась у вяза? – резко спросил Мемо. Лоб его наморщился, а улыбка почему-то казалась теперь злой. Одним движением руки он собрал в пригоршню светляков с левой ноги Машеньки. Ей и в голову не пришло бы сопротивляться. А светляки посыпались в траву мертвым грузом чешуйчатых крыльев. Ещё одно движение – и правая нога Машеньки оказалась без светящихся рисунков. И дрожь прокатилась по её телу – от самых пяток, где сейчас было её сердце, до затылка, где зашевелились золотистые локоны.
– А как же папоротниковый цвет? – пролепетала Машенька.
– Вот он, – Мемо вытянул вперед ладонь с копошащимися светлячками и перевернул её, рассыпая живые огни. Выжившие жучки неуклюже разлетелись в стороны.
– А… а…
– Алый папоротниковый цвет? – приподнял правую бровь в вопросе Мемо. Он снова улыбнулся своим мыслям. – Терпение, малышка, и всё будет.
Ресницы Машеньки врезались больно в верхние веки, так широко распахнулись от ужаса её глаза, когда Мемо подошел к ней вплотную и впился поцелуем в нижнюю губу. “Не надо”, – попыталась сказать она. Мемо тут же устранился.
– Не надо? – спросил он. – Ты мне говоришь не надо? А с какой стати? Зачем ты тогда пришла сюда, ночью?
– Ну, я думала, ты покажешь мне папоротник, – пролепетала она.
– Папоротник? ты хочешь видеть алый папоротниковый цвет? Ну что ж, будь по-твоему!
Мемо оборвал целую розетку папоротниковых листов. Светляки на нем испуганно засуетились.
– Видишь, как цветёт? – закричал он. – Видишь эти золотистые огоньки? – Мемо тыкал папоротником Машеньке в лицо.
– Вижу, – прошептала она, отступая. Нога её нелепо подвернулась – подвели те самые новые туфельки, что подарил ей брат. Светляки и, правда, собрались в таинственный бутон на кончиках листов, словно огромная лилия. Но потом кромка лепестков стала покрываться шипиками, словно падуб, а светляки в этих шипиках – двигать жвалами.
– Мамочки, – всхлипнула Машенька. Но изысканный цветок уже накинулся на неё, будто хищная рыба.
Светляки ползали всюду по Машенькиному белому телу. Но теперь это уже не было так приятно, как ещё совсем недавно. Светляки подползали под каждый светлый волосок на её коже. Так что казалось, будто ползают прямо под кожей. Они кусали пальцы её ног, пальцы её рук и даже кончик носа. Они проникали туда, куда ни одна девушка не позволила бы проникнуть чужаку. От всего этого хотелось плакать. И от боли. Машенька плакала, пыталась кричать, но крик застревал в её горле. Ужас сковал все её члены. Чего совсем нельзя было сказать о Мемо. Он стоял у её ног и спокойно наблюдал, своим волшебно цепким взглядом из-под дуги черных бровей. Отблески зеленых и теперь уже алых Машенькиной кровью огоньков играли на его лице. Наконец, улыбнувшись себе, – или всё же это была ухмылка? – он крикнул: “Довольно!”
Светлячки тут же мигнули непривычным кроваво-красным светом.
– Место, стая! – бросил он. И светлячки снова собрались на папоротниковый венчик своей зловещей лилией. – Место, сука! – крикнул Мемо на Машеньку. А Машенька лишь подтянула под себя беспомощно ноги, желая свернуться клубочком. Алые маки расцветились алыми кровоподтеками. Машенька никак не могла унять дрожь. А барабанчики все так же надрывались в ушах.
– Ты не поняла? – злился Мемо. – Место! – И махал, как веником, папоротниковым букетом, указывая в землю. Светляки на папоротнике были ярко-алыми – в них пела молодая невинная кровь.
Собрав последние силы, Машенька подползла к ногам Мемо, посмотрела в глаза и тихонько заскулила: “Нннне надо! Пожалуйста!”.
– Молчать! Ты слышала команду “голос”?
– Нет, – прошептала Машенька.
– Тогда сидеть!
И Машенька покорно села. Спина её выпрямилась. А ноги послушно подвернулись, покрываясь с шелестом шерстью. Мемо тоже успел измениться. Теперь Машенька отчетливо видела вовсе не ноги в ботах на платформе, а вполне себе козлиные копыта. А все тело Мемо, действительно, было покрыто шерстью. Длинной клочковатой шестью. Очаровательная небритость превратилась в классическую козлиную бородку, причем в прямом смысле. На лбу Мемо явственно торчал длинный желтоватый изогнутый рог и куцый пенек – остатки второго, видимо, обломанного уже дано, но так и не отросшего рога. Золотые глаза бешено вертелись в глазницах. А посреди задних лап Машенька разглядела то, что видеть правильной девушке до замужества никак не положено. Козлиный член был в полной боевой готовности. С этого огромного красного жезла сорвалась капля – и что-то подсказывало, что это отнюдь не ночная роса. “Мамочки”, – только и успела прошептать Машенька и снова заскулила и попыталась убежать. За собачьими следами тянулась дорожка крови.
– Сука! Ты – течная сука! Ею была, ею и останешься впредь! – то ли сказал, то ли проблеял Мемо.
***
Ванька, незадачливый бард-подмастерье деревенского ведуна, всё никак не мог пережить, что наставник не взял его в Чарославль на самый важный сезонный праздник. Впрочем, он недолго печалился – когда ещё ему представится случай погулять с обычной молодежью, поглазеть на красивых девок, послушать их напевы, да поиграть их венками, гуляющими по реке по его воле хоть против течения. Можно даже вырастить какой-нибудь красавице несезонный букет роз, за поцелуй в щечку. Большего-то ему не положено.
Гулянья Ваньке довольно быстро наскучили. Пятилетнее обучение у друидов выстроило непреодолимую преграду между ним и сверстниками. А в такой день это чувствовалось наиболее сильно. Да и природа звала. Звала ночь. Звёзды. Полная луна. Журчание реки. И шелест листьев. Ванька все прислушивался, пытаясь понять, что за дерево его зовёт. Вот вроде голос чуть ниже напева яблонь да березок, но не так басовито говорит, как дуб, не так зычно, как ясень. Неужели вяз? Неужели тот самый вяз?
“Фуф! Наведут же морок!” – погрозил он игривым русалочкам.
“Это не мы… не мы… немы… немы…” – отозвались духи вод.
– Ну немы, так и молчите, – буркнул обиженно Ванька, пытаясь разглядеть зеленоватые соски подводных прелестниц.
А дерево всё звало и звало. Ванька точно знал, коли дерево зовёт друида – надо к нему идти и слушать. Но, с другой стороны, он же только бард пока. С совсем третьей стороны, Ваньку учили, что места у Колдовского Вяза гиблые. Даром, что час пути до Чарославля. Так заплутаешь, что за десять лет из трех кедров не выйдешь. Только зов всё никак не стихал.
– А вот возьму и пойду! – бросил Ванька полной луне и побрёл по течению реки к Вязу.
– Вяз, как вяз, – бросил небрежно реке Ванька, хоть и отметил, что все русалки куда-то поразбежались. – И что с того? Эге-ге-гей! – закричал он небу и прислушался к эху. Зова Вяза он больше не слышал, будто и не было его вовсе.
– Стоит себе тут дуб-дубом, даром, что вяз, – проворчал Ванька и упал задницей на корень могучего дерева. А в лесу прямо напротив него где-то среди золотисто-зеленого сияния светляков теплился ярко-красный огонь. “Костёр в лесу?” – удивился Ванька. А костёр в лесу в праздник солнцестояния – опасная штука. Одна искра – и весь лес в огне. Тут всем чарославским друидам не разгрести проблем. Придется светские власти привлекать, чтобы затушить такой пожар.
– Так вот зачем ты меня позвал, старина! молодчина! – похлопал Ванька ствол вяза. Кора была влажной от росы. Но что-то заставило Ваньку попробовать эту влагу на вкус.
– Слёзы? – воскликнул он от удивления и бросил опасливый взгляд в лес. Всё это было дурным знаком: и слезы вяза, и сбежавшие русалки, и неестественно замолчавший лес. Да скулит вроде где-то кто-то. Волчий щен что ли?
А красное зарево становилось все ярче и ярче и будто бы пульсировало. Мурашки пробежали по коже. Ванька осторожно снял казаки и поставил у вяза: “Сторожить будешь”. Бесшумно скользнул в лес.
Ванька многое знал. Не только рифмы и истории. Всё же он был лучшим учеником Святича – деревенского ведуна. Да и много всего повидал за свою недолгую жизнь. Он знал имена трав и деревьев, но не те, что используют люди для памяти, а те, на которые все живое откликается. Он знал следы зверей и их голоса и, честно говоря, понимал их куда лучше, чем песни человечьих девок в хороводах. Ну и ещё кое-что знал, о чем никому не рассказывал, даже своему наставнику Святичу, но видел иногда ночами в совершенно особенных снах.
Поэтому Ваньке не составило труда подкрасться незамеченным с подветренной стороны к месту, где углядел нарушение лестного порядка. Но там он увидел вовсе не костер, а зрелище, которого ему даже в самых особенных снах не виделось. А именно: однорогий козел покрывал палевую суку, да не просто покрывал, а в переднем копытце держал веник, пылающий огнем, да похлестывал им несчастную собаку. Искры снопом осыпались вокруг них и расползались по ближайшим травинкам ярко-красными светлячками.
“Великое Древо!” – прошептал себе под нос Ванька. Сука скулила жалостливо, но вроде не вырывалась. “Может, ей нравится?” – мелькнула мысль у Ваньки. “Может, так и надо? Может у лесных духов так принято?” Но что-то от наблюдения этого зрелища на душе спокойнее не становилось, как это бывает при созерцании невинных забав фей, леших, кикимор да русалок. “Что же делать? что же делать?”. И тут он услышал возглас суки: “Мамочки!” и разглядел скатившуюся кровавую слезу из голубого глаза собаки. Светлая шерсть её совсем свалялась и некрасивыми клоками свисала с боков. В колтунах путались красные светляки, которые, казалось, ещё и вгрызались в её нежно-розовую под палевыми волосками кожу.
– Да что же это я! – плюнул в землю Ванька и вышел на поляну так, чтобы его видели все участники действа.
– Взываю к тебе, Земля-Матушка! – начал он торжественно. И запнулся: козёл смотрел на него прямо, прервав свою страстную ласку. Да и выглядел Ванька явно несолидно. Посох он ещё не заслужил, так и стоял в простой рубахе да штанах, подвязанных чужим кушаком босыми ногами о влажный мох. Да ещё страх, ночная прохлада и возбуждение подстегивали дрожь. А дрожащее худое юношеское тело под грубым льном никому не внушит ужаса. Тем более, однорогому козлу, которого отвлекли от вожделенной самки в такую ночь.
– Взываю к тебе, Земля-Матушка! – робко повторил Ванька. Козёл окончательно бросил своё природе противное дело. Собака сразу рухнула оземь. Глаза её закрылись. Дыхание замедлилось. И Ванька бы решил, что она издохла, если бы не подрагивающие будто в кошмаре лапы.
Козёл решительно упёрся всеми четырьмя копытами в землю и направил на Ваньку свой единственный рог и всё ещё эрегированный член. От этих действий барду совсем не по себе стало. Как-то явственно представилось, как это выглядит со стороны: огромный красный козёл, с рогом и встопорщенным хозяйством, и он, Ванька, – хилый юнец-недокормыш.
– Врёшь! Не возьмёшь! – гаркнул упрямо Ванька. “Ну и что что посоха не выслужил?!” – подумал Ванька и обломил ближайший прут. Прут оказался ореховым, тонким и отзывчивым.
– Взываю к тебе, Земля-Матушка! Призываю тебя, Отец-Ветер! Будьте свидетелями Водные Сёстры! Будьте помощниками Огненные Братья! Помоги, Колдовской Вяз! – про Вяз Ванька на ходу придумал, припомнив свои казаки, оставленные меж его корней. Вдохновение на него снизошло. – Изыди, осквернитель естества!
Прут налился силой, пустил листочки и вроде как стал уже полноценным посохом. Но козёл решительно топнул копытом. Из ноздрей его вылетали клубы пара, обволакивая окружающие деревья туманом. Красные светлячки облепили его шкуру. От этого козёл светился зловещим огнем. И глаза его наливались кровью и ненавистью к Ваньке, за то, видимо, что незадачливый бард лишил его изысканного удовольствия.
– Взываю к тебе, Земля-Матушка! Призываю тебя, Отец-Ветер! Будьте свидетелями Водные Сёстры! Будьте помощниками Огненные Братья! Помоги, Колдовской Вяз! Изыди, осквернитель естества! – повторил торжественно Ванька и для уверенности топнул ногой о рыхлую землю и стукнул обретенным посохом. Ореховые листья звякнули, будто серебряный. Поранив ногу о корягу Ванька охнул. Зато туман рассеялся, не достигая его стоп. Будто бы тонул в горячей земле, удобренной бардовой кровью. Но козёл не унимался. Всё так же свирепо бил копытом и выпускал клубы пара.
“Ох! Мать-перемать! чего-то не хватает”, – судорожно соображал Ванька. “Имя!”
– Именем Земли и Неба! Огня и Воды! Именем Вяза, что ждёт меня на берегу! Имя!
Козёл заблеял и вроде как припал на одну лапу. Но до победы явно было далеко. Ванька угрожающе потрясал посохом.
– Именем Земли и Неба! Огня и Воды! Именем Вяза, что ждёт меня на берегу! Назови имя своё, извращение природы!
Козёл сделал несколько шагов назад. Опустил голову до земли и побежал.
– Имя! Великие Боги! Имя!
“Мемо”, – разобрал Ванька слабое дыхание собаки, про которую уже успел забыть.
– Взываю к тебе, Земля-Матушка! Призываю тебя, Отец-Ветер! Будьте свидетелями Водные Сёстры! Будьте помощниками Огненные Братья! Помоги мне, Колдовской Вяз! Изыди, Мемо, дитя небытия! Возвращайся к тем, кто тебя породил!
***
Первое, чему учится бард у друида, – ничему не удивляться, но сохранять интерес. Поэтому Ванька не удивился, когда на восходе солнца, умирающая сука прямо на лавке в его комнатушке превратилась в растрепанную девицу. А интерес никуда пропасть и не мог – потому что таков закон природы, которую Ванька так прилежно изучал.
Ванька втер в каждую царапинку на Машенькином белом теле целебный бальзам. Перебрал своими пальцами каждый золотой волосок, выбрав из Машенькиной прически каждого заплутавшего светляка, клеща да кедровое зернышко. Он собрал их осторожно в цветастый мешочек, который повязал Машеньке на шею. Затем Ванька обобрал с её тела все оставшиеся от сучьего обличья палевые шерстинки и бросил их в огонь, на котором уже варилось пробуждающее зелье. А потом, как и положено по книгам, набрал зелья в рот и припал своими губами к губам Машеньки. Зелье жгло нёбо, но надо было терпеть, пока оно не станет ровно таким, чтобы вернуть раба духов к жизни.
– Что? Где? – спросила, рассеянно потягиваясь, Машенька. Взгляд её прекрасных глаз был ещё немного мутным, но стоило им обрести толику ясности, как девица со всего размаха хлестнула ладонью склонившегося над ней Ваньку.
– Да как ты смеешь?! – воскликнула она. Но тут же поняла что-то очень важное. Даже, скорее вспомнила, а не поняла. Резко сев на жесткой лавке, Машенька обхватила колени руками и тихонько заплакала.
Ванька сел рядом с ней и обнял за мягкие белые плечи. Сам-то он, конечно, пытался увидеть ещё хоть разок её прекрасные груди, что теперь надежно скрывались между спиной и коленями. Он готов был бы поставить что угодно в споре с деревенскими парнями, что эти груди в сотни раз лучше любых, что можно разглядеть среди водорослей да ряски у речных русалок.
– Ну что ты? Всё ведь кончилось… – пробормотал Ванька, поглаживая золотые Машенькины волосы. – Не бойся. Я же с тобой! – Последние слова тоже были импровизацией. Видимо, удачной. Потому что Машенька раскрылась. И этими самыми грудями уперлась в грубую льняную рубаху барда. Руками обвила его шею. И совсем уж безудержно зарыдала.
Эту сцену и застал Святич, вернувшийся из Чарославля домой. Друид довольно крякнул и уселся на другом конце лавки, любопытно разглядывая пару: красный как рак в котле Ванька, перемазанный сажей да травяными настоями, и обнимающая его рыдающая девица, в которой только и можно было разглядеть, что светлые кудри.
– Привет, ученичок-с! – сказал Святич.
– Приветствую, Мастер! – выкапываясь из волос Машеньки выдавил Ванька.
– Да-с. И что случилось?
И Ванька со свойственным бардам чувством слога поведал Святичу всё, что случилось с ним ночью. Машенька иногда поддакивала и дополняла, особенно в том, что касалось масштабов отдельных членов однорогого козла. Но рук на шее Ваньки не размыкала и вроде как все сильнее опутывала его своими светлыми локонами.
Выслушав обоих с неподдельным интересом, Святич терпеливо разъяснил Ваньке все, что касается извращенных духов. Духи такие не только девиц портят, но и смущают умы будущих друидов соблазнами. Рассказал, как удерживаться от подобных соблазнов и прочих, что готовит природа для молодых сердец. Хотя Святич уже понимал, что не в коня корм. Рассказал, как залечить до конца Машенькины раны на всех членах и даже в невинной девичьей душе. Рассказал спокойно и непринужденно, как рассказывал потом ещё не одному поколению молодых бардов историю про то, отчего в лесу перед Колдовским Вязом раз в год расцветают на папоротнике алые цветы – следы красных сапожек да алых маков на платье Машеньки. Отчего на Колдовском Вязе больше не растет серый лишайник, смываемый ночными слёзами одинокого старика, пожалевшего прекрасную Машеньку. Впрочем, Колдовской Вяз теперь тоже не так одинок. И Святич рассказывал, как у Колдовского Вяза с тех пор поселилась добрая дриада, что отгоняет злых паразитов, устраивает в самую короткую ночь танцы светляков, чтобы свет ни на миг не покидал леса, и сплетничает с русалками, подсказывая им наилучших суженых для деревенских и заезжих девиц. Так рассказывал Святич эту историю когда-то и мне. Так я передаю её вам.

© 2007 – 2012, Татьяна (Поющий Ветер) Лапшина. Все права защищены. Распространение материалов возможно и приветствуется с указанием автора и ссылки на windchi.me. Для модификации и коммерческого использования, напишите мне – tatyana@windchi.me.