Не плачь, Гайя

(тебе, Солнечный)

 
Ольга Олеговна Луковицкая привычно окинула взглядом нового пациента. Это был высокий юноша из тех, что всё чаще по весне появлялись в её кабинете: высокий, худощавый, с длинными волнистыми светлыми волосами, собранными аккуратно в хвост. «Наверное, будь он девушкой, я бы познакомила его со своим сыном», – подумала Ольга Олеговна, но тут же вспомнила о врачебной этике и тяжко вздохнула. Нет, не было тут никакой медицинской закономерности – просто заканчивался учебный год и повсеместная диспансеризация напоминала о близящемся призыве.
– Слушаю, на что жалуемся? – голос её был ровным и вкрадчивым. Наверное, именно её голос заставил когда-то лектора по психиатрии выделить её из толпы посредственных студентов и пригласить в свой узкий кружок. Видимо, именно эти два мужчины – профессор и голос – сыграли решающую роль в её жизни. С ними мог потягаться разве что сын Тимур.
– Вы должны мне помочь, доктор, – пациент так и стоял в углу кабинета, сгорбившись, будто пытаясь сжаться. «Симулянт! Давит на жалость, чтобы откосить!», – мелькнула привычная мысль.
– Это и есть моя работа – помогать тем, кто ко мне приходит. Вы не бойтесь, присаживайтесь, – в голосе Ольги проскользнули материнские нотки. Вошедший мальчик вовсе не был похож на Тимура, подчеркнуто мужественного бычка, который иногда пугал маму своим басом или резким движением широких плеч. Просто работа психиатра была сродни искусству актёра: необходимо расположить к себе пациента и сделать так, чтобы он почувствовал себя живым и интересным человеком, а не одним из сотен серых лиц, проходящих через её руки за неделю.
– Я больше так не могу, доктор. Вы должны положить меня в клинику, – слово «должны» в устах юноши прозвучали как приказ, воление, долженствование, как непреложное «надо».
– В какую клинику? на каком основании? расскажите всё по порядку. Вы не торопитесь.
– Ну, в клинику для душевнобольных, в Кащенко, психушку, как там у вас это называется? Понимаете, доктор…
Повисло неловкое молчание. Ольга встречала и не одного парня, который ради откоса был бы готов встать на учет в ПНД и даже отлежать в больнице, но ни один из них не начинал с этого беседу. Скорее, возможность госпитализация рассматривалась симулянтами как некое неудачное побочное следствие психиатрического диагноза, но никак не была целью их посещения врача. Да, этот парень был каким-то другим. Ольга Олеговна готова была поспорить, что он был по-настоящему ненормальным, возможно, даже опасным психопатом. Но перед ней лежал предварительно заполненный и обсчитанный результат вопросника. Этот мальчик был нормальнее самой нормальности. Разве что, действительно, социопат. При этой мысли ей почему-то стало не по себе от неподвижного взгляда серых глаз, застрявшего на её лице.
– И что же вас привело… к такой мысли?
– Ольга Олеговна. Я умираю.
– Вы серьёзно больны? Смертельно? Тогда, скорее всего, вам не ко мне.
– Да, я болен. Давно и, кажется, смертельно. Только вот… мне сложно объяснить.
«Стопроцентный истероид, ипохондрик».
– Постарайтесь, пожалуйста, объяснить все как можно подробнее, иначе я не смогу ничего для вас сделать.
– Я должен умереть. Вы знаете, что такое ДОЛГ? – это слово прозвучало как-то дико и странно в слабо освещенном кабинете. – Это должно случиться. И всё вокруг напоминает мне об этом.
– Надо отметить, что все мы умрем: рано или поздно, – осторожно вставила Ольга, чтобы заполнить паузу.
– Наверное, я не правильно объяснил. Я должен умереть, чтобы… освободить путь. Я должен это сделать для всего человечества, для вас, для Тимура, для всех. Но я не хочу и не могу. Заприте меня куда-нибудь, где мягкие стены, решётки на окнах и кормят пресной овсянкой.
«И где он видел такие психушки? Бедный мальчик».
– Понимаете, повсюду меня окружают знаки, напоминающие, что наше время прошло. Выходя из дома, я смотрю на бродячих кошек, они больше не понимают меня, и я не могу понять их. Они кричат о помойках и совокуплениях на крышах домов и не думают бегать по бескрайним снегам зимних полей. А потом я слышу чириканье воробьев. Это уже пятнадцатое токование в этом году, а ведь ещё только апрель! И скоро они заполнят всё вокруг, и даже редким одичавшим за лето синичкам будет негде присесть. А голуби – так те совсем обнаглели. Они всюду на больших и малых площадях, в парках и скверах. Нет, они уже не собирают семена подорожника и не желают питаться прокисшим хлебом рядом с кафе – они садятся на головы людям и требуют отборных жирных орешков. Стаи собак собираются, как и прежде, поближе к теплу. Но, готов, поспорить, на днях я заметил среди них настоящего волка. Он отощал, пожалуй, больше, чем самая последняя опальная сука в их компании. А в его глазах было отчаяние – не было у него выбора и он пришел в город, чтобы… чтобы выжить. Но он не может здесь жить.
Парень замолчал, то ли подбирая слова, то ли пытаясь отдышаться после жаркой тирады.
– Что ж! Это же прекрасно. Вижу, вы любите животных. – Задумчиво проговорила Ольга. – Но вы-то тут при чем?
– Ну, как же вам объяснить?! Этот город! Эти города! Это всё… Я должен жить здесь. Я, вы не поверите, я довольно богатый человек, но… Т.е. это, конечно, деньги моих родителей. Но сейчас я заканчиваю ВУЗ и могу быть очень перспективным специалистом.
«ВУЗ?!», – Ольга подтянула к себе медицинскую карту. На ней ясно было написано: дата рождения 4 апреля 2003 года. Значит, стоящему перед ней «мальчику», который, как она думала, пришёл «косить от армии» уже двадцать четыре года. Неплохо сохранился.
– Да и родители у меня не так уж бедны. Только вот это всё не то. Никто не сможет им объяснить то, что происходит вокруг. Неужели вы все не видите?
– Я пока ничего не замечаю, а что именно я должна увидеть?
– А то, насколько меньше становится настоящих людей. Настоящих целителей, настоящих магов, настоящих волшебников, настоящих философов, настоящих ученых. Их днём с огнём не сыскать.
«Ну, как раз магов-целителей у нас теперь полно. Даже свою ассоциацию образовали, и не одну».
– А те, что есть, они теперь… они теперь иные. Понимаете, мне нельзя с ними, с вами. Это не мой мир.
– А какой он, ваш мир?
Юноша задумался. Он дышал, пожалуй, слишком часто. И смотрел слишком твердо и точно в одну выбранную точку. Во время беседы эта точка попала на лицо доктора, а теперь переместилась за окно. Окно выходило во двор жилого дома. Сквозь решётку, положенную на первом этаже госучреждения, видны были стволы тополей, белёные от корней до верхней видимой точки городскими озеленителями. Трава была вытоптана то ли детьми, то ли её просто не было никогда у этих широких морщинистых стволов.
Оторвав взгляд от окна, он посмотрел на букет ландышей, стоявший рядом с чернильницей на стекле стола. Ольга Олеговна купила их сегодня с утра, по дороге на работу у выхода из метро. Просто очень понравился запах, напоминающий духи Diorissimo. Почему-то парень поёжился, будто от сквозняка.
– Он не такой – мой мир, – продолжил он почти шёпотом. Ольге пришлось напрячь весь свой слух, чтобы разобрать слова, которые он бормочет себе под нос. – Ещё в детстве я выбегал из дома и шёл в парк. Там стоял высокий-превысокий клён. Он всегда молчал. Наверное, ему было лет сто или, может, чуть меньше. Он точно помнил всех, кто облокачивался о его широкий ствол, но не хотел никому ничего поведать. Тогда я подумал, что это оттого, что он слишком старый и разучился говорить, как мой дедушка. А теперь я понял. Он просто помнил, как оно было раньше. Он знал, что люди, которые могут поговорить с ним, встречаются на улицах через один. Он думал, что так будет весь его долгий кленовый век. Но он ошибся и не хотел помнить о своей ошибке, не хотел больше знать человеческого языка. Его вполне устраивало общество ивовых кустов, глупых и недолговечных болтушек.
«Интересное аутистическое мышление».
– Я тогда был совсем мальчиком и не знал, как повернётся судьба. Не знал, что я – отголосок давно погибшего мира. Мне искренне хотелось жить, учиться, стать таким же успешным, как мой отец. Иногда, у меня даже получалось его порадовать. Я ведь всегда и во всем был лучшим. И вот в один прекрасный момент его послали работать во Францию, в Париж, в посольство. Там-то всё и началось.
«Так. Фигура сильного отца. Может, к психотерапевту его направить?»
– Не могли бы вы говорить ближе к делу, что же вас заставило прийти ко мне, – Ольга встревожено смотрела на часы. Мальчик явно забрал больше времени, чем положено на каждого пациента.
– А за мной никого нет, Ольга Олеговна.
– Вы уверены? – она искренне удивилась. Поднялась со стула привычно прямой спиной. Выглянула в коридор, широко распахнув дверь кабинета. Кушетка направо от двери была пуста. – Просто удивительно.
– Неужели, я рассказал недостаточно, чтобы подвергнуть меня добровольной госпитализации?
– Ваш случай мне кажется крайне интересным, – Ольга уже не лгала. Ей действительно было интересно дослушать прекрасную сказку, которую этот юноша принимал за реальность.
– Что ж. А мне и рассказывать нечего. Видимо, это началось именно там, в Европе.
– Когда это было? Сколько вам было лет?
– Я ещё не родился. Думаю, катастрофа была предопределена уже в средневековье.
– Простите?
– Зарождение городов. Оно стало ключевым моментом во всех развивавшихся после событиях. Начиная от эпидемий чумы и заканчивая экологическими бедствиями. Знаете, Земля, её дух, Гайя, она ужасно устала бороться с вами. Вот уже тысячелетие, как она бесится в агонии, пытаясь скинуть своего седока, как пришпоренный конь. Кровь уже стекает с её прекрасных боков. Она должна была придумать что-то, чтобы измениться. Вы изменили её. Вы – ее ничтожная часть. Вы.
– Вы боитесь предсказаний конца света?
– Что вы! Я чужд любой эсхатологии. Жизнь в нашем мире вечна и Гайя вечна. Невозможно исчерпать её. Невозможно уничтожить. Потерять и растратить – тоже нельзя. Она – в нас.
– И что же тогда вас пугает?
– Новые проявления. Новые связи. Новые формы жизни.
– Вы о мутантах?
– Да. О них. О техногенных мутантах.
«Ну вот. Сели на любимую лошадку».
– Вот вы, например, что вы сделали выходя из дома? Полили цветы? Покормили сына?
– Конечно же нет. Я запрограммировала поливалку на подходящее для опрыскивания время и заказала по Интернету горячий завтрак на момент пробуждения Тимура.
– Вот видите. Вы – тоже техногенный мутант.
«Вот это поворот!» – Ольга даже улыбнулась себе. «Нет, он, определённо не сумасшедший. Но зачем ему симулировать?»
– Знаете, ведь раньше каждый человек был связан с каким-нибудь животным. Их души существовали в тесной связи и делились друг с другом характером и силой. Правда, встречались те, кто были привязаны какому-нибудь дереву или месту, полю, поляне. А теперь? Знаете, сегодня я видел девочку-фанарный столб. Да, она шла по улице и вся светилась, точь-в-точь, как её тотем. А ещё есть люди-машины. Люди – сотовые телефоны. И я мог бы стать, наверное, таким как вы все. Но не могу. Знаете, доктор, заприте меня в комнату с белым потолком и тенями решеток напротив окна. Мне нужно жить, но я должен умереть. Должен, потому что иначе вы меня заставите.
– Я?
– Вы.
Зрачки юноши были противоестественно расширены. Дышал он теперь совсем тяжело. «Нервничает», – подумала Ольга.
– Пожалуйста, – прошептал он, – помогите мне.
– Знаете, я могу дать вам направление. В Клинику неврозов. Но там нет решеток и мягких стен и потолки бежевые.
– Это не имеет значения.
Ольга Олеговна выдвинула ящик стола. Достала стандартный бланк. Заполнила его, с трудом справляясь со множеством шифров и проклиная государство, которое все ещё не сподобилось оцифровать все потоки своей информации. Тем не менее, она закончила довольно быстро. Всё это время пациент сидел напротив, скрючившись на неудобном стуле и уставившись на колокольчики ландышей на столе. Почему-то вдруг ей стало жалко этого странного мальчика, свихнувшегося, безусловно, от бесконечной гонки за учебой и работой, потерявшегося в бесконечных переулках своего родного города. В нем всё было так красиво, даже такая не идущая мужчине слеза, ползущая по щеке, чтобы сорваться с ощетинившегося подбородка.
– Вот держите. Здесь написан адрес, по которому вам нужно прийти. Здесь надо поставить печать, а здесь – подпись главврача. Это на третьем этаже. Там не бывает очередей. Надеюсь, увидимся, когда вас выпишут. Придете ко мне через недельку после выписки пообщаться.
– Конечно, Ольга Олеговна.

В скорости плачущий ангел стерся из памяти Ольги Олеговны Луковицкой. Она по-прежнему была счастлива. Возвращалась вечерами домой. Не задумывалась о глупых случайностях. В общем, жила в полную силу, так, как мало кто из нас умеет. Минздрав перевел документацию здравоохранительных учреждений на цифровые носители. Теперь у нее в кабинете стоял не особо мощный компьютер с очень эргономичным монитором и клавиатурой. Приходя в кабинет, она садилась за свой маленький пульт управления жизнью, потом шла домой, чтобы читать электронные газеты, присланные на электронную почту. И среди множества сообщений однажды она встретила одно, привлекшее её внимание. Озаглавленная «Почему он ушел?» статья содержала черно-белую фотографию триста на триста пикселей со смутно знакомым лицом, с неуклонным взглядом широко открытых серых глаз и распущенными по плечам белыми кудрями. Она даже вздрогнула от неожиданности, вспомнив своего недавнего пациента. Процесс извлечения информации занял у неё несколько секунд: родился, очень хорошо жил, работал в престижной конторе, построил шикарный дом, финансировал фонды защиты дикой природы, выращивал тепличные ландыши, вышел в окно через день после выписки из Клиники Неврозов, оставив предсмертную записку. Записка тоже была на картинке. Шестьсот на восемьсот пикселей рукописного текста. «Не плачь, Гайя! Я ухожу последним». Странный холодок пробрал Ольгу до костей в один момент. Она вспомнила, как поежился юноша у неё в кабинете, глядя на букет весенних цветов. Нет, не было никакого укола совести. Просто это был серьезный проигрыш, первый серьезный проигрыш врача в борьбе за жизнь пациента. Кажется, копаясь в своих бумажках и грязных душах пациентов, Ольга так и забыла о том, что она – врач, сражающийся за жизнь. Дыхание сперло, а к горлу подступили слезы.
Следующая статья выпуска была заметно менее трогательной. На картинке сто пять на восемьдесят пикселей была изображена большая светлая кошка с пятнистой шкурой в сугробе. Заголовок гласил: «Очередная биологическая экспедиция Национального Географического общества вынесла вердикт: мы больше никогда не увидим рожденного на воле снежного барса».
Ольга Олеговна встала из-за компьютера, распахнула огромную балконную дверь и выскользнула на свою персональную крышу – привилегию мансардного этажа. Правда, мансарда теперь не ютилась под узенькой крышей пятиэтажного домика, а располагалась над пятьюдесятью этажами жилого комплекса. Насколько хватало глаз, перед ней развернулся бесконечный серебристый город. Над ним поднималось ароматное вечернее марево. Улицы шумели далеко внизу машинами и их музыкальными стерео-системами. Воробьи сидели у её ног на узеньком бордюрчике, нахохлившись, как помпоны на зимней шапке Тимура в детстве. От города веяло силой. Неограниченной, могучей. Его однообразный пейзаж внушал спокойствие, даже когда свет заходящего солнца бил в глаза, отражаясь от светоотталкивающих окон комплекса напротив. И все в этом городе было таким родным для Ольги. Ей был привычен щебет воробьев, крики урбанизированных кошек, наглость голубей. Но ещё более родным было тепло, исходившее от расклеенных крыш. Оно будто бы говорило миру: «Здравствуй, Гайя! Не плачь. Я – тоже ты. Пусть я всего лишь крыша». В отполированной дождями и ветром поверхности отражались антенны и провода, соединявшие дом со всем миром, и небо, делавшее этот жилой комплекс его частью. По нему, серовато-голубому, как взгляд плачущего мальчишки, проплывало облако, так похожее на величественного белого барса.
– Вот он какой – наш мир, – прошептала Ольга. – Новый мир.

Москва, 2004 год
 

Иллюстрация – “Sleeping wrapped in a snow leopard’s fur” художницы Jackie Morris

© 2012, Татьяна (Поющий Ветер) Лапшина. Все права защищены. Распространение материалов возможно и приветствуется с указанием автора и ссылки на windchi.me. Для модификации и коммерческого использования, напишите мне – tatyana@windchi.me.